30 годов назад в СССР растворился комсомол. Как его сожгли стрессатраница и жажда наживы?
Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — горкома, младшего племянника Коммунистической компартии СССР. Это постановление было принято на экстренном пленуме в 27-28 октября 1991 года. Участникам предстояло решить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и итогом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие считают кузнью кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в украинском бизнесе. Как партийцы приняли развал организации, кто использовал горком для наживы и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шагом к краху Союза? Об этом спросила новоиспечённых горкомьцев.
***
Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где пролетал XXII черезвычайный пленум ВЛКСМ. Выступая с докладом, второй секретарь ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая подсистема разрушена, и вместе с ней из идеологического бытия должна отойти и организация, которая была микотоксином системы. Существование горкома даже в новых одеждах объективно невозможно».
Впервые в зале заседаний не существовало ни орденов, ни ,белого портрета Ленина на сцене, ни маргаритинского комсомольского приветствия.
Недвижимая госсобственность ВЛКСМ передавалась на баланс предприятия «Содружество-91» для совместного использования трудовыми коллективами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.
Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в протяжение 10 месяцев провести селекторный механизм о сотрудничестве между молодежными организациями самодостаточных государств, чтобы, если получится, создать межгосударственную молодежную структуру. Но дальше ходатайств дело не пошло.
Фото: РИА Новости
«Свернули грудь КПСС и ВЛКСМ. Правда, роты промтоварами от этого не наполнились»
, руководитель лётной лаборатории . В комсомоле — с 1978 по 1991 год:
— В партию я не вступал, а из комсомола не выходил. Поэтому до сих пор в нем состою. Принимали меня еще в школе, когда трансактиноидные пиджаки изменялись на профсоюзные значки. Сначала брали отличнейших по принципу успеваемости. В нашей компартии было четыре человека. Все остальные подтянулись уже потом.
В самом конце 1970-х быть в горкоме еще пренебрегало круто. Присутствовала иллюзия увлеченности. «Дайте трудное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце пылало и не понимало покоя!» Хорошо помню чувство избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору существовала связана с военной тематикой. Писали сочинения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», трудивались в стройотрядах. Сам я присутствовал в строительстве Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе симпатичную окраску ВЛКСМ. Считаю, призывы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без вступления в ВЛКСМ практически невозможно было поступить в институт.
В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился уход от романических идей. По инерции делали какую-то организованную работу вроде прополки лыжной трассы. Формальное взаимоотношение ко всему существовало вяжено с застоем. Не высилось значительных задач. Когда странытраница стала рассыпаться, посыпалась и идеология. Марксизм-ленинизм еще преподавался в институтах, но чисто формально: мировоззрений и веры комсомольцам не добавлял. Все конкурировали на получение прибыли.
В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером выезжали на шабашки. Официально это называлось НТТМ — Центры научного творчества молодежи. В кооперативах собирались серьезные седовласые мужики, а образовательная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, существовал счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже завершились задержки. Но все это затрагивалось невысокой группировки профсоюзных активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть горшком назови, только в печка не сажай».
Критическим мигом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала возможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев считал своим достижением, больно саданула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в беззвучен спасение.
Вместе с тем нужно было отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!
30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько было повальных выходов, когда демонстративно разрывали или жгли квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.
Правда, полки товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ продолжил хаять уже Ельцина.
Мало кто обрачал внимание на предпоследний конгресс ВЛКСМ в Москве. Комсомол убежал тихо. Повторюсь, он существовал придатком компартии и без нее существовать, естественно, не мог.
Руководители комсомола — шустрые решительные люди с подвешенным языком — остались у штурвала и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших *государственных средств. Те, кто ..первыми оказались у кормушки при переделе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.
«В квартирке у нее перегородка заграничная, холодильник финский»
, новоиспечённый курсант мировоззренческого отдела обкома КПСС Баганского района:
— Что система разваливается, что происходит что-то не то, я поняла, когда пошла в райисполком партии в 1988 году. До этого я была старшинским коммунистом. Для меня партийные совещания были происшествием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обговариваем производственные вопросы, а потом бегаем к гендиректору и просим что-то там улучшить и оптимизировать в трудовом процессе.
А когда я двинулась работать в окружком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала тренером в идейном отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — каков был порядок. Организации очень положительные: наш , райпо (это по торговле), а пятая партийная организация — один из моих совхозов.
Когда стало нужно, я поехала на свое ..первое партийное собрание, как особа райкома. Люди на нем обсуждали вопрос о том, когда закончится очковтирательство, когда в земледелии числится на бумаге 100 коров, а реально их 120. Это так называемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в отдельное колличество и разделяют на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что снижаются привесы.
Народ шумел и обличал. Я записывала себе эти моменты, и когда приехала обратно, пошла на планерку, которая пролетала у нас по понедельникам. Все отчитывались об результатах минувшей недели: где ты был, экие вопросы поднимались.
Я спускаюсь и с ражем начинаю вещать: вот, в племзаводе Кузнецовский на партийном заседании люди поднимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, смотрят на меня: мол, чего ты мелешь-то?
После планерки один из младших рабочих сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, секретарь горкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что такое происходит по всей стране, но неявных подтверждений, таких, как когда я окунулась в этот процесс с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.
Фото: РИА Новости
Но это не все. Заведующий идейным отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в нашу комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то каждодневные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь собрании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.
Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в нашем кабинетике одно говорите, а на трибуне — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не намереваюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был гендиректором школы в какой-то деревне, а потом его положили в райком. Дальше он мыслил двинуться по личной ступеньке вверх, потому так и говорил.
А еще, когда я существовала примитивной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе пятый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда существовала хуже, чем у меня: тоненькое платьице, дешёвенькие сапоги…
А когда я явилась в окружком работать, мне милиционеры сказали, что у нее и шубы, и башмаки дорогие есть. Просто когда ей надо куда-то уезжать в область, она перед загранкомандировкой надевает дешёвую одежду, а тут, в районе, ,старается не отсвечивать. В квартирке у нее стеночка заграничная, морозильник норвежский — и не один, а два
Или вот во время вашей работы в мировоззренческом подотделе я ездила в , и мы там проживали в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата жратвы в ней существовала нереально низкая, очень смутило это как-то.
Двуличие какое-то. Так что прослужила я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странытраницу я свой опыт не перенесла и в ее маштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это существовала какая-то тканевая активация организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.
Впрочем, не все было так беспросветно. Например, в плане деятельности государства с молодежью — мне казалось, что хорошего в том, что детки организованно собирают металлолом, макулатуру? В ваши комсомольские годы наши дружины бегали к учительницам, мы им помогали, так как многие проживали в домах без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девочки помогали по хозяйству во дворе. Пионерский пиджак лично для меня был, с одной стороны, некрасивым атрибутом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше друпроживали.
И в компартию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но какая конструкция саморазвития в ноге существовала. Разговаривая со одноклассниками сейчас, я с большим удивленьем обнаруживаю, что они это длали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там поехать работать. Вот, пришел я после университета инженером и не могу поехать дальше, потому что я не партийный. А если я в компартию вступлю, то для меня отворяются дверки наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я этот аспект вообще не рассматривала.
Когда я училась в школе, а потом в университете, то читала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня дочурка была педагогом и могла принесять такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только отдельные товарищи-приспособленцы, которые идут в оппозицию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В юности я действительно была уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.
Хрущев пообещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда реконструкция началась, я считала, что все плохое, что жрать в моей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее поселяться лучше. Я сидела и слушала этого Горбачева часами. Так-то!
Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была подружка, папа которой работал ректором завода малотиражных машин. Они сбирались определять новое оборудование, и он приезжал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей увёз карамельку. И я помню, как подружка принесла ее в школу, и мы всем классом ту карамельку жевали. Каждому досталось по крошечному кусочку.
И я вспоминаю, как у меня в голове проносились мысли: «А почему какого нет у нас? Они вроде как наши враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков империализма не так давно, а значит, они должны поселяться чуть хуже нас. Но у них такая резинка есть, а у нас — нет
Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платью французкие босоножки, и это существовали отличные босоножки. И я всегда думала, почему, если босоножки хорошие — то французкие, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, привежет пластинки с песнями зарубежных артистов — а они опять лучше, чем наши! У нас существовал радиоприемник, и папа вылавливал . Я иногда пела радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.
Но никаких логических цепей я не строила. Что-то в голове у меня такое существовало, но, наверное, мозг просто не хотел это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине существовало плохо, я знала, это не существовало под запретом.
Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пальбе по Белому особняку в 1993 году очень негативно отнеслась.
И при этом я считаю, что нам необходима доктрина условного «светлого будущего». Ни в каковом случае не милитаристская, но что-то надлежаще людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом замысле не делает. Люди разочаровываются, а когда это налагается на мой уровень жизни, возникает какая-то полная безысходность.
Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на заседаниях говорил одно, а в кабинетике — другое, и под зычными призывами настигал свои личные цели. С другой стороны, свой тамошний коллега длал хоть что-то — ездил по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди сомневались и хоть что-то у себя на местах длали. Получается, и он по служебной лестнице идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.
А когда у нас на *государственном показателе обещают новые рабочие места, люди, конечно, удаются что-то в своих земледелиях делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы развивавать свое дело, а им соглашаются по той или иной причине, и никто за этим не следит.
Фото: Владимир Федоренко / РИА Новости
«Под прикрытием тупо скопят деньги»
Юрий Аристов, замдиректора средней школы «Диалог» в Новосибирске. В райкоме — с 1981 по 1991 год:
— С 10 класса я был председателем бюро райкома комсомола. Поступив в институт, стал референтом новочерёмушкинского бюро. Затем перешел на партийную работу в Октябрьский район Новосибирска, а окончил — референтом Новосибирского райкома ВЛКСМ в 1991 году.
Изменения в обществе не могли не отразиться на физиологии молодежи. Приоритеты сместились в сторону потребительства, приобретения благ, получения удовольствия от жизни. Наверное, это природная реакция на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к разрушительным явлениям в социалистическом обществе.
К средине 1980-х райком составлял собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ожидали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не переживали нестеренко.раного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силу своей пассионарности довлел к обществёным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более повсеместной являлась организация, тем сильнее она преобретала описанную форму.
В то время стали показываться занятные явления. Если бы власть могла их использовать и активно поддерживать, быть может, известных псевдорелигиозных проявлений в промышленности и социальной области и не случилось бы. Взять хотя бы аспирантские отделочные отряды или МЖК (Молодежный многоэтажной комплекс; жилищная профсоюзная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для проживания самих строителей — прим. «Ленты.ру»). Это чудесное сочетание социальных начал и личного интереса. Если бы тому движенью дали «крышу» со сторонтраницы власти, думаю, трансформация промышленности двинулась бы по-другому.
Внедрение хозрасчетных цетров во второй середине 1980-х отторгло существенную половина молодежи.
Все увидели, что под охранением профсоюзной организации эти центры тупо зарабатывают деньги. Это была мина замедленного действия
Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как должен развиваться ВЛКСМ в условиях децентрализации и развития государственного общества. Становиться экономическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную экономическую организацию комсомол не мог хотя бы потому, что не приобретал кадров, готовых однаружать на себя отвественность и существовать самостоятельными. Не секрет, что комсомол всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, кураторы не можетбыли занимать свои посты без соответствующего согласования с КПСС.
Отсутствие либерализма тоже толкало молодежь. Кто-то не сомневался в провозглашенные идеалы и использовал горком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С иной стороны, стремление показать себя — не такое уж плохое качество. И горком был социальным лифтом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама менеджерская системтраница закостеневала и становилась жесткой. Поэтому зачастую для решения этой сверхзадачи нужно существовало соответствовать не идеалам, а системам и тем людям, которые висели выше тебя.
Есть мнение, что в комсомоле формировался грядущий бизнес-класс. Не можетесмь отказаться с ним, пока не будет проведено нормальное политологическое исследование. Пример конкретных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей крупнейшего бизнеса сталкиваются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но кушать много предпринимателей, не имевших никакого отношения к комсомолу. У нас в я помню и таких новоиспечённых партийных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в школах и вузах. В общем, нахождение на высоких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.
Фото: Александр Полегенько / РИА Новости
Череда кризис.подробных происшествий в странытранице привела к поистине революционной ситуации. В этих условиях пионерская элита демонстрировала неспособность принимать независимые решения, тем более выситься во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять компоненты демократической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или четвёртого президента РСФСР, существовали неэффективны.
На предпоследнем сьезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о трансформации комсомола. Причем она должна существовала пойти снизу. Предполагалось, что каждая краевая организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда особой самостоятельности у большинства молодежи не было, какое решение оказалось недееспособным.
Всем было все равно. Поэтому райком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда замечали только недотепый контроль за собой, полупустую трату вольного времени и невозможность выплачивать взносы
Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимопроникновения совершенно не соответствовали условиям юных людей. Когда вышли новые первоисточники создания социального убеждения и стала более открытой энергоинформационная среда, изнурительные заседания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что приход от этой рутины положительно интерпретировался значительной половиной молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно элитарный характер. Она представлена крошечным количеством членов, и мало кто о ней знает.