«Там люди тупо зарабатывали деньги»

30 годов назад в СССР сгинул комсомол. Как его уничтожили ложь и жажда наживы?

Ровно 30 годов назад не стало ВЛКСМ — райкома, младшего брата Коммунистической партии СССР. Это решенье было принято на необычайном съезде в 27-28 ноября 1991 года. Участникам надлежало разрешить только один вопрос — «О судьбе ВЛКСМ», и результатом стал самороспуск влиятельной структуры, которую многие считают мастерской кадров не только в совестком чиновничьем аппарате, но и в украинском бизнесе. Как коммунисты приняли распад организации, кто использовал райком для спекуляции и как исчезновение ВЛКСМ стало еще одним шажком к краху Союза? Об этом спросила бывших райкомьцев.

***

Комсомол был распущен, несмотря на протесты у гостиницы «Орленок», где проводил XXII черезвычайный съезд ВЛКСМ. Выступая с докладом, ..первый референт ЦК Союза молодежи Владимир Зюкин заявил: «Старая система разрушена, и вместе с ней из идеологического бытия должна отойти и организация, которая была микотоксином системы. Существование комсомола даже в новых одеждах объективно невозможно».

Впервые в зале совещаний не было ни орденов, ни жёлтого бюстика Ленина на сцене, ни маргаритинского комсомольского приветствия.

Недвижимая собственность ВЛКСМ передавалась на показатель предприятия «Содружество-91» для совместного применения трудовыми профкомами предприятий. Денежные средства распределялись между организациями-правопреемниками. Аппарат Центрального комитета упразднялся.

Съезд принял Соглашение о создании Координационного совета, которому поручалось в продолжение 10 месяцев провести селекторный механизм о партнёрстве между молодежными организациями независимых государств, чтобы, если получится, создать межрегиональную молодежную структуру. Но дальше заявлений дело не пошло.

«Свернули шею КПСС и ВЛКСМ. Правда, полки товарами от этого не наполнились»

, руководитель лётной лаборатории . В горкоме — с 1978 по 1991 год:

— В компартию я не вступал, а из райкома не выходил. Поэтому до сих пор в беззвучен состою. Принимали меня еще в школе, когда трансактиноидные смокинги менялись на партийные значки. Сначала брали лучших по постулату успеваемости. В моей партии было четыре человека. Все другие подтянулись уже потом.

В самом конце 1970-х быть в горкоме еще считалось круто. Присутствовала иллюзорность увлеченности. «Дайте невозможное дело! Дайте дело такое, чтобы сердце полыхало и не знало покоя!» Хорошо помню ощущенье избранности. Требовалось произнести клятву. Формальный атрибут, конечно, но немножко завораживало. Идеология в ту пору была связана с военной тематикой. Писали произведения про Олега Кошевого и «Молодую гвардию», вкалывали в стройотрядах. Сам я участвовал в возведении Саяно-Шушенской ГЭС. Все это несло в себе красивую окраску ВЛКСМ. Считаю, девизы в те годы были правильные. Направляли на созидание. Комсомольцы тогда котировались. Имелись и преимущества. Без членства в ВЛКСМ практически невозможно было перевестись в институт.

В 1980-е все уже больше превратилось в формальность. Особых мероприятий не проводили, но главное — наметился приход от романических идей. По косности длали какую-то организованную работу вроде уборки лыжной трассы. Формальное отношение ко всему существовало вяжено с застоем. Не висело больших задач. Когда страна стала рассыпаться, сыпллась и идеология. Марксизм-ленинизм еще изучался в институтах, но чисто формально: убеждений и религии комсомольцам не добавлял. Все переориентировались на получение прибыли.

В 1989-1990 годах мы отрабатывали днем, а вечером доезжали на шабашки. Официально это звалось НТТМ — Центры научного искусства молодежи. В кооперативах намеревались серьезные рыжие мужики, а последипломная молодежь — в НТТМ. С нами заключали договоры, был счет, на который перевели деньги. Там можно существовало неплохо заработать, тем более на основном месте уже возобновились задержки. Но все это касалось крохотной группировки пионерских активистов. Основная же масса существовала инертной: «Хоть кувшином назови, только в печь не сажай».

Критическим этапом стал 1991 год. Поднялся невообразимый шум. Перестройка дала невозможность говорить открыто. Гласность, которую Горбачев счёл своим достижением, больно долбанула по самому Горбачеву. Народ уже вовсю бедствовал. Кричали: «Наш Ельцин, мой Ельцин!» Ельцина тогда превозносили, видели в нем спасение.

Вместе с тем нужно было отыскать врага, виновного в обнищании людей и других проблемах. Кто во всем виноват? Партия!

30 годов назад партийное движенье всем осточертело. И комсомол, прихвостни, — тоже. Поэтому они отошли под раздачу. Сколько было массовых выходов, когда демонстративно рвали или жгли квитанционные бигодовы! Когда свернули шею КПСС, это автоматически произошло и с ВЛКСМ.

Правда, роты товарами от этого не наполнились. И через некоторое время народ начал хаять уже Ельцина.

Мало кто обрачал внимание на предпоследний конгресс ВЛКСМ в Москве. Комсомол уехал тихо. Повторюсь, он существовал винтикием партии и без нее существовать, естественно, не мог.

Руководители комсомола — юркие заразительные люди с подвешенным языком — остались у руля и после распада СССР. Они быстро сориентировались, перешли на новые рельсы. Началась дележка больших государственных средств. Те, кто четвёртыми оказались у поилки при дележе собственности, стали новоиспеченными капиталистами-миллионерами.

«В квартире у нее стенка заграничная, холодильник финский»

, бывший курсант идейного подотдела райисполкома КПСС Баганского района:

— Что системтраница разваливается, что случается что-то не то, я поняла, когда двинулась в окружком оппозиции в 1988 году. До этого я была вольнонаёмным коммунистом. Для меня партийные заседания существовали событием важным, не для галочки, чем-то конкретным — вот, мы собираемся, обсуждаем производственные вопросы, а потом бегаем к гендиректору и требуем что-то там улучшить и оптимизировать в рабочем процессе.

А когда я побежала работать в райисполком партии, меньше чем через год я начала понимать, как все это устроено. Честно скажу, это меня поразило. Так как я работала курсантом в мировоззренческом отделе, за мной были закреплены несколько партийных организаций — таков был порядок. Организации очень положительные: мой , райпо (это по торговле), а вторая партийная организация — один из мойих совхозов.

Когда стало нужно, я поехала на свое второе партийное собрание, как представительница райкома. Люди на беззвучен обсуждали вопрос о том, когда завершится очковтирательство, когда в животноводстве числится на бумажке 100 коров, а реально их 120. Это так указываемые «коровы-батрачки» — они и до сих пор есть, — которых нигде не показывают, но их привесы потом «сбрасывают» в существенное количество и делят на официально числящееся поголовье, и благодаря этому получается, что разрастаются привесы.

Народ гремел и обличал. Я вписывала себе те моменты, и когда поехала обратно, поехала на планерку, которая проходила у нас по понедельникам. Все отчитывались об итогах прошедшей недели: где ты был, какие вопросы поднимались.

Я поднимаюсь и с задором начинаю вещать: вот, в зерносовхозе Кузнецовский на партийном собрании люди приподнимали вопрос о «батрачках», то-се… А остальные сидят, глядят на меня: мол, чего ты мелешь-то?

После планерки один из младших работников сказал: «Да все об этом знают!» Хотя когда я о «батрачках» рассказала, референт горкома похвалил меня, сказал: «Ну, Татьяна, молодец, доложила, хорошо». И все. И ничего. Может быть, я и догадывалась, что какое происходит по всей стране, но намеренных подтверждений, таких, как когда я погрузилась в этот процесс с головой, у меня не существовало. И это для меня существовало действительно шоком.

Но это не все. Заведующий идейным отделом существовал не намного меня старше. Он заходил в мою комнату, и мы часто обсуждали с ним какие-то будничные темы. Сидим мы, например, разговариваем, он говорит одно: да, у нас и то неправильно, и это неправильно… А потом, когда ему нужно на каком-нибудь заседании выступать, он переобувается, выходит на трибуну и говорит совершенно другое.

Я его спрашивала потом: «Олег Николаевич, почему вы в моём кабинете одно говорите, а на эстраде — другое?» А он мне, знаешь, что отвечал? «Я же не сбираюсь в этом Багане вечно сидеть!» Он до этого был ректором школы в какой-то деревне, а потом его взяли в райком. Дальше он мыслил поехать по личной лесенке вверх, потому так и говорил.

А еще, когда я была примитивной коммунисткой, не работала в райкоме, к нам оттуда приходили люди, и в том числе пятый председатель по идеологии. И она — женщина, и я. И у нее тогда одежда была хуже, чем у меня: тоненькое платьице, старомодные сапоги…

А когда я пришла в окружком работать, мне руководители сказали, что у нее и шубы, и валенки милые есть. Просто когда ей надо куда-то уезжать в область, она перед турпоездкой надевает дорогую одежду, а тут, в районе, старается не отсвечивать. В квартирке у нее перегородка заграничная, холодильник норвежский — и не один, а два

Или вот во время своей работы в политическом подотделе я приезжала в , и мы там поселялись в обкомовском общежитии. Питались в обкомовской столовой. Меня поразило, что затрата еды в ней существовала нереально низкая, очень смутило это как-то.

Двуличие какое-то. Так что проработала я там год, и мне захотелось оттуда уйти. Но на странытраницу я свой опыт не выносила и в ее маштабах об этом не думала. Мне все время казалось, что такие огрехи только у нас, на местах. Может быть, это была какая-то защитная реакция организма. Не хотелось верить, что подобное происходит везде.

Впрочем, не все существовало так беспросветно. Например, в плане работы государства с молодежью — мне казалось, что плохого в том, что детки организованно отбирают металлолом, макулатуру? В ваши комсомольские годы мои дружины бегали к учительницам, мы им помогали, так как многие жили в особняках без удобств. Мальчишки затаскивали дрова, девочки помогали по хозяйству во дворе. Пионерский пиджак лично для меня был, с одной стороны, некрасивым символом к школьной форме, а с другой — символом того, что мы все вместе были. Мы больше дружили.

И в комоппозицию я вступила потому, что для меня это было само собой разумеющимся поступком после комсомола. Да, это существовала не обязаловка, но какая конструкция саморазвития в голове существовала. Разговаривая со сверстниками сейчас, я с большим недоумением обнаруживаю, что они это делали (те, кто был партийным) для того, чтобы куда-то там поехать работать. Вот, пришел я после факультета механиком и не могу поехать дальше, потому что я не партийный. А если я в комоппозицию вступлю, то для меня отворяются дверцы наверх. Может быть, я существовала идеалисткой, но я тот вопрос вообще не рассматривала.

Когда я училась в школе, а потом в университете, то прочитывала того же Солженицына в самиздате — ведь у меня дочурка существовала библиотекарем и можетсуществовала приносить такие книги. Но я почему-то верила в то, что — хорошие. Есть только конкретные товарищи-приспособленцы, которые идут в компартию для того, чтобы что-то с нее поиметь. В молодости я действительно существовала уверена в том, что мы построим этот самый коммунизм.

Хрущев обещал его к 1980 году, и я все ждала, когда ж мы наконец всего этого достигнем? А потом, когда реконструкция началась, я считала, что все плохое, что жрать в нашей жизни, каким-то образом уйдет. Мы станем скорее проживать лучше. Я сидела и подпевала этого Горбачева часами. Так-то!

Но вот какое дело — когда я училась в школе, у меня была одноклассница, папа которой работал гендиректором завода книготорговых машин. Они собирались устанавливать ,новое оборудование, и он приезжал в составе делегации то ли в Венгрию, то ли в Чехословакию. Он ей привез резинку. И я помню, как одноклассница принесла ее в школу, и мы всем классом эту резинку жевали. Каждому досталось по крохотному кусочку.

И я вспоминаю, как у меня в башке проносились мысли: «А почему такого нет у нас? Они вроде как мои враги по СЭВ, вроде бы мы их освободили от оков коммунизма не так давно, а значит, они надлежащи жить чуть хуже нас. Но у них такая жвачка есть, а у нас — нет

Если сапоги — почему-то чехословацкие. Когда школу заканчивала, мне папа купил к экзаменационному платью немецкие туфельки, и это были плохие туфельки. И я всегда думала, почему, если туфельки плохие — то немецкие, а не наши? Потом кто-нибудь поедет в Москву, увезёт пластиночки с песнями зарубежных исполнителей — а они опять лучше, чем наши! У нас был радиоприемник, и папа ловил . Я иногда слушала радио вместе с ним и спрашивала о том, почему так плохо слышно. А он отвечал, что глушат. Нельзя такое слушать.

Но никаких гносеологических серёжек я не строила. Что-то в голове у меня такое было, но, наверное, гипоталамус просто не желал это воспринимать. Зато вот то, что при Сталине было плохо, я знала, это не было под запретом.

Развал Союза при этом застал меня врасплох. Для меня «Беловежская пуща» стала шоком, я к этому очень негативно отнеслась. Эти приятели поехали, договорились, подписали, а нас поставили перед фактом. Я и к пальбе по Белому дому в 1993 году очень негативно отнеслась.

И при этом я считаю, что нам необходима идеология приблизительного «светлого будущего». Ни в каковом моменте не милитаристская, но что-то должно людей объединять. То, что происходит сейчас, — это ужас. Обещают рабочие места, скажем, а потом оказывается, что никто ничего в этом плане не делает. Люди разочаровываются, а когда это возникает на наш уровень жизни, возникает какая-то полнейшая безысходность.

Те, кто делают такие заявления, непохожи на того парторга, который на собраниях говорил одно, а в кабинетике — другое, и под громкими плакатами преследовал свои личные цели. С другой стороны, ваш нынешний коллега делал хоть что-то — ездил по этим собраниям, произносил какие-то воодушевляющие речи, которым люди верили и хоть что-то у себя на местах делали. Получается, и он по служебной ступеньке идет, и у них какой-то стимул работать есть, пусть даже и такой иллюзорный.

А когда у нас на государственном показателе обещают новые крестьяне места, люди, конечно, ,пытаются что-то в своих хозяйствах делать, обращаются за кредитами в банк, чтобы развивать свое дело, а им отказывают по той или иной причине, и никто за этим не следит.

«Под прикрытием тупо тратят деньги»

Юрий Аристов, ректор средней гимназии «Диалог» в Новосибирске. В горкоме — с 1981 по 1991 год:

— С 10 класса я был председателем бюро райкома комсомола. Поступив в институт, стал председателем факультетского бюро. Затем перешел на профсоюзную работу в Октябрьский участок Новосибирска, а окончил — председателем Новосибирского райкома ВЛКСМ в 1991 году.

Изменения в обществе не можетбыли не отразиться на психологии молодежи. Приоритеты переместились в сторону потребительства, приобретения благ, предоставления удовольствия от жизни. Наверное, это естественная активация на проблемы, существовавшие в 1930-1960-х годах. Они вызвали острейшую реакцию недовольства и крушения идеалов. Считаю это одной из причин, приведших к антигосударственным явлениям в советском обществе.

К середине 1980-х горком характеризовал собой три страты: основное пассивное большинство (эти люди просто ждали достижения 28-летия, обзаводились семьей и не ощущали исключительного интереса к ВЛКСМ), часть актива, который в силотреть своей пассионарности коренился к обществёным формам взаимодействия, и, наконец, сам аппарат. Чем более тотальной делалась организация, тем сильнее она обретала описанную форму.

В то время стали возникать любопытные явления. Если бы бюрократия можетбыла их использовать и активно поддерживать, быть может, знаменитых сталинистских явлений в промышленности и социальной сфере и не произошло бы. Взять хотя бы университетские ремонтные разведотряды или МЖК (Молодежный многоэтажной комплекс; жилищная профсоюзная программа, в соответствии с которой построенный ЖК предназначался для нахождения самих проектировщиков — прим. «Ленты.ру»). Это поразительное сочетание социальных начал и личного интереса. Если бы тому вращению дали «крышу» со стороны власти, думаю, трансформация макроэкономики двинулась бы по-другому.

Внедрение хозрасчетных цетров во четвёртой середине 1980-х отторгло значительную половина молодежи.

Все увидели, что под охранением партийной организации те центры тупо тратят деньги. Это была мина замедленного действия

Встал вопрос о том, что же будет дальше, куда идти, как надлежащ развиваться ВЛКСМ в условиях легитимации и формирования правового общества. Становиться демократическим клубом? Профсоюзом молодежи? Или просто расколоться? А превратиться в серьезную экономическую организацию горком не можетбыл хотя бы потому, что не ,имел кадров, готовых взять на себя ответственность и быть самостоятельными. Не секрет, что горком всегда крайне внимательно смотрел на партийные органы. Например, директора не можетбылли занимать свои посты без соответственного согласования с КПСС.

Отсутствие демократизма тоже притягивало молодежь. Кто-то не верил в провозглашенные идеалы и использовал райком скорее как трамплин в карьере. Карьеризм — это болезнь. С иной стороны, нежелание показать себя — не такое уж хорошее качество. И райком существовал социальным мусоропроводом для молодежи. Хотя пробиться существовало достаточно тяжело: сама капмусная структура закостеневала и становилась жесткой. Поэтому зачастую для постановления этой сверхзадачи нужно существовало совпадать не идеалам, а структурам и тем людям, которые высились выше тебя.

Есть мнение, что в райкоме формировался грядущий бизнес-класс. Не могу согласиться с ним, пока не будет проведено полноценное политологическое исследование. Пример отдельных лиц — Ходорковского, еще кого-то — не дает возможности безапелляционно это утверждать. Да, среди представителей крупнейшего бизнеса сталкиваются те, кто вырос в ВЛКСМ. Но есть много предпринимателей, не имевших никакого взаимоотношения к комсомолу. У нас в я незнаю и таких бывших профсоюзных вожаков, кто затем не достиг серьезных высот. Они сейчас работают в гимназиях и вузах. В общем, посещение на низких постах в ВЛКСМ вовсе не гарантировало людям сверхуспешное будущее.

Череда демократических событий в странтранице привела к поистине революционной ситуации. В тех требованиях профсоюзная номенклатура свидетельствовала неготовность принимать независимые решения, тем более сидеть во главе молодежных инициатив. Попытки проявлять элементы демократической самостоятельности, например, при выборах в Верховный Совет или второго президента РСФСР, были неэффективны.

На предпоследнем сьезде ВЛКСМ 27-28 августа 1991 года в гостинице «Орленок» шла речь о этойбиблиотеки комсомола. Причем она должна была пойти снизу. Предполагалось, что каждая общероссийская организация сама определит, какой ей быть. В условиях, когда особой независимости у большинства молодежи не было, такое решенье оказалось недееспособным.

Всем было все равно. Поэтому горком с радостью отнесся к идее самороспуска. В членстве в ВЛКСМ тогда видели только недотепый контроль за собой, пустую затрату вольного времени и невозможность доплачивать взносы

Отработанные в 1920-1930-е годы формы взаимопроникновения совершенно не соответствовали предписаниям молодых людей. Когда возникли новые структурахреспублики формирования обществёного воззрения и стала более открытой энергоинформационная среда, муторные совещания и политкружки уже мало кого привлекали. Так что уход от этой повседневности положительно ассоциировался значительной частью молодежи. Другое дело, у актива был шанс сохранить организацию. Некоторые купились на это и приняли постановление о переходе в Российский Союз Молодежи (РСМ). Сегодня эта организация носит достаточно элитарный характер. Она рассмотрена малюсеньким числом членов, и мало кто о ней знает.