В России — вторая волна ковида. День за днем фиксируются новые рекорды смертности. Отличие этой второй волны от первой то, что мы теперь знаем, как ковид (отчасти) лечить. Мы знаем, что дексаметазон подавляет цитокиновый шторм, что антикоагулянты снимают одну из главных причин смертности — тромбы и что антибиотик азитромицин действительно слегка помогает (непонятно почему). Но эти лекарства — и многие другие — исчезли из аптек, особенно за пределами Москвы. И причина исчезновения — отнюдь не (только) ажиотажный спрос. Эта причина — система маркировки лекарств, которая вступила в действие с 1 июля 2020 года. Система попросту не работает: подолгу зависает. И сотни тысяч упаковок стоят, нерастаможенные, или не могут покинуть склады производителей.
«Вы представляете, сколько это в человеческих жизнях?» — говорит Аделя Кальметьева, генеральный директор аптечной сети «Фармленд».
«Фармленд» — это 1300 аптек на Урале и в Поволжье.
«Сейчас идет вторая волна ковида, — говорит Аделя Кальметьева. — И если в Москве можно лечиться в больнице, то здесь у нас кошмар. Люди просто умирают, в больнице лекарств мало, попасть туда можно по великому блату. Куда люди идут лечиться? В аптеку».
У «Фармленда» около 15 тысяч квадратных метров складов. Перед 1 июля, предчувствуя катастрофу, сеть забила их под завязку, но теперь запасы кончаются. «Антибиотиков нет, антикоагулянтов нет, даже лидокаина нет, — говорит Аделя Кальметьева. — У производителя лежит полусырой продукт, и он не может выпустить товар на рынок, потому что не получил коды, а аптека не может оприходовать, потому что тоже не получила коды».
Система национальной цифровой маркировки, которая с 1 июля 2020 г. постигла все лекарства — это типичный пример российской антицифровой революции.
Во всем мире происходит цифровая революция, и благодаря ей потребитель получает улучшенный и упрощенный доступ к услуге. В России происходит антицифровая революция. Это когда государство требует от потребителя купить цифровой кирпич, в котором тот не нуждается, а деньги за кирпич уходят коммерческой структуре в виде частного налога.
Типичным примером антицифровой революции был «Платон» — когда всех водителей грузовиков обложили данью в пользу компании Ротенбергов.
Другим типичным примером как раз и является система маркировки, которую уже внедрили для шуб и для обуви, а с 1 июля — и для лекарств.
В России продается 5 млрд упаковок лекарств в год, и с 1 июля 50 коп. с каждой упаковки поступают ООО «Оператор-ЦРПТ», который принадлежит Усманову, «Ростеху» и компании венчурного капиталиста Александра Галицкого, среди пайщиков которого, по его собственным словам, есть Александр Удодов.
Формально цель декларировалась благая. Предполагалось, что маркировка сделает невозможной неуплату налогов и продажу поддельных лекарств. С этой благородной целью на каждую упаковку лекарств клеится уникальный КИЗ — контрольный (идентификационный) знак с криптохвостом в 14 знаков.
Помню, как один из моих знакомых, имевший прямое отношение к этой системе, пытался меня убедить, что задумана высочайшего качества цифровая услуга для населения. Он наводил свой смартфон на пачку сигарет, и на смартфоне мигом высвечивалась вся ее подноготная: и когда ее произвели, и кто производитель, и у кого она лежала на складе.
Нам объясняли, что услуга будет как в Европе.
Проблема, конечно, заключается в том, что услуга вовсе не как в Европе. В Европе соответствующая сеть построена по принципу блокчейна, а QR-код наносит сам производитель. Это открытая система с множеством операторов.
В России система централизована.
Как бы это проще объяснить?
как это устроено
Ну представьте себе, что вы произвели товар в Хабаровске и поставляете его во Владивосток. И вдруг к вам приходит требование, что перед тем, как поставить товар во Владивосток, его надо свозить в Москву по такому-то адресу, в такой-то переулок и там учесть. А после того, как вы его поставили во Владивосток, товар везут из Владивостока в райцентр. И тоже перед тем, как привезти его в райцентр, его надо свозить в Москву и учесть там снова. А когда его привезли в райцентр, его продают конкретному покупателю в аптеке. И перед тем, как продать его конкретному покупателю, его снова надо свозить в Москву.
И именно в Москву. И именно в этот переулок. И именно в этот дом. И со всей страны.
И при каждой транзакции. И не образец. Не коробку. А каждую пачку. 5 млрд пачек.
Представили, какого размера коллапс транспортной системы это вызовет? Какие будут очереди? Как будут звереть покупатели?
Вот ровно это и происходит сейчас в России с 1 июля для всех лекарств, только в цифровом виде. При каждой транзакции — от производителя к дистрибьютору, от дистрибьютора к складу, от склада к аптеке, от аптеки к покупателю — надо получить и оприходовать цифровой паспорт каждой пачки лекарства и получить из единственного места — из ЦРПТ. И серверы — висят. И получается, что физически товар дошел. А в цифровом виде товар не дошел. И физически он есть. А в цифровом его нету.
Ну или совсем просто. Представьте, что для того, чтобы совершить любую транзакцию с товаром — произвести, передать, складировать, продать, — вам надо звонить за разрешением в Москву. А там занято.
Затык в системе начинается с момента производства.
«Чтобы получить коды, — говорит Олег Жеребцов, владелец крупного питерского фармпроизводителя «Гротекс», — мы должны заплатить деньги, скинуть много миллионов рублей накануне. И после этого они нам должны коды выдавать по запросу. А система не выдает. Она виснет. Выдает с задержкой».
У Жеребцова на заводе стоит 27 линий, и на оборудование для маркировки он потратил, по его словам, 360 млн руб. Он нанял 50 человек, которые тупо сканируют коды: но дело не в этом, а в том, что система зависает.
«Вы представляете, — говорит Жеребцов, — что такое, если линия зависает на три часа? Это как три часа не работает аэропорт».
По оценке Дмитрия Руцкого, владельца группы компаний «Аптечные традиции», сейчас в России могут простаивать до 30% фармакологических мощностей.
Реваз Юсупов, заместитель гендиректора ЦРПТ, признает, что «сложности есть», но утверждает, что «система зависала на несколько часов только 30 сентября».
«Жеребцов утверждает, что его линии простаивают регулярно по несколько часов. Он говорит, что у него есть даты, логи. Он лжет?» — спросила я г-на Юсупова. «Я могу посмотреть, какая конкретно динамика у «Гротекса», — уклонился тот от ответа.
Однако простои производителей — только начало проблемы. После того как производитель все-таки отправил товар дистрибьютору, дистрибьютор опять-таки не имеет права распоряжаться товаром до тех пор, пока не получит КИЗов из ЦРПТ. И система опять висит.
«Мы должны запросить КИЗы не у производителя, а в Москве, через ЦРПТ, — говорит Аделя Кальметьева, — а система висит. Фура, которую мы раньше обрабатывали полчаса, мы теперь обрабатываем трое суток».
Но и это еще не конец, потому что после того, как дистрибьютор отправляет упаковку в аптеку,
каждый провизор, который пробивает пачку лекарства, снова должен связываться с ЦРПТ!
«Кому пришла в голову эта бредовая идея? — говорит Кальметьева. — Они понимали, какое будет количество транзакций? Они понимали, что к ним будут обращаться 60 тысяч аптек? А внутри мы не можем в аптеке чек пробить, если КИЗ неправильный. И так по всей России! Я уже 25 лет этим занимаюсь — но такого у меня никогда не было. Ну чтобы до такого абсурда все довести!».
Одним из главных лекарств против ковида до сих пор остается антибиотик азитромицин (он же сумамед). «Наш сумамед стоит на таможне, — говорит Аделя, — нам TEVA должна 30 тыс. упаковок. Сотни тысяч упаковок сумамеда лежат на таможенных складах, и они не могут их выпустить в рынок».
У Дмитрия Руцкого азитромицин есть — 25 тыс. упаковок.
«Раньше мы бы приняли его за три часа. Теперь нам на это понадобилось две недели», —
говорит Руцкой.
В случае бактериальной инфекции легких Минздрав рекомендует для лечения ковида сильный и старый антибиотик левофлоксацин, который производит в т.ч. российский «Алиум», принадлежащий АФК «Система».
«Они напечатали КИЗы, и они некорректны, – утверждает Кальметьева, — аптека не может их отсканировать».
То обстоятельство, что цитокиновый шторм при ковиде можно лечить дексаметазоном (и, шире, другими стероидами), является, пожалуй, на сегодняшний день крупнейшим реальным прорывом в лечении тяжелых форм ковида. Мы достоверно знаем, что применение стероидов снижает смертность от тяжелых форм ковида на 30%. Дексаметазон у «Фармленда» пока есть: они специально накопили с лета огромный запас немаркированного дексаметазона. «Что будет, когда запас кончится, не могу сказать», — говорит Аделя Кальметьева.
Еще одно ключевое лекарство — клексан. Это антикоагулянт, который при тяжелом течении болезни радикально снижает риск смерти от тромба. Клексан производит «Санофи», в России есть местные аналоги — например, квадрапарин, который производит «Гротекс», из той же субстанции. Субстанция китайская, на Россию выделили 40 кг, а Америка забрала 5 тонн. «Так и даже то, что наши бедолаги урвали эти 40 кг, — не можем в аптеки получить», — говорит Кальметьева.
Фармкомпания SANDOZ (Словения) выпускает антибиотик ацетилцистеин, который растворяет мокроту в легких. «Не могут растаможить, — говорит Аделя, — у всех по две недели проблемы. У всех стандартная задержка — 2–3 недели. Это ж сколько в пересчете на жизни? Вот это меня убивает. А москвичам наплевать — не они же дохнут».
В «Фармленде» нет даже элементарного лидокаина, без которого, как без растворителя, нельзя ввести многие антибиотики. «По той же самой причине: завод при производстве не может получить КИЗы, а мы не можем их оприходовать», — говорит Аделя.
И это мы говорим только о лекарствах от ковида.
Российская власть, как всегда, отрицает очевидное. Глава Минпромторга Денис Мантуров в среду исключил возможность дефицита лекарств из-за маркировки.
В ЦРПТ выражаются гораздо обтекаемей. Реваз Юсупов признает, что проблемы есть, что система зависала, но пытается объяснить большую их часть тем, что три четверти российских аптек являются ИЧП, что вообще не позволяет им работать с маркировкой, а неправильной интеграцией внутренних систем маркировки у дистрибьюторов и вообще неизбежными проблемами новой необкатанной системы. «98% транзакций проходит в течение 10 минут», — утверждает Реваз Юсупов.
«Юсупов лжет, — коротко комментирует это утверждение Дмитрий Руцкой. — Я предлагаю Юсупову приехать в первую попавшуюся аптеку и попытаться провести транзакцию самому».
В ответ на вопрос, почему система построена не как блокчейн, Реваз Юсупов сказал, что этот вопрос надо задавать регуляторам, но предположил, что «блокчейн не справился бы с таким объемом информации». Это очень странный ответ. Я — как филолог по образованию — с удовольствием выслушаю ответ специалистов, но вообще-то блокчейн может справиться с любым объемом информации, потому что в блокчейне нет центральной инстанции. В нем каждый участник цепочки является цифровым оператором. А система не справляется как раз в централизованном ЦРПТ!
Кроме того, мне кажется странным объяснение, согласно которому в коллапсе цифровой системы виноваты неправильные пользователи. Я не сомневаюсь, что многие потребители сейчас и в самом деле совершают ошибки. Ну как бы это сказать? В хорошую систему возможность этих ошибок должна быть зашита. Если 100 IT-специалистов не могут купить билет на сайте авиакомпании, значит, проблема в сайте, а не в покупателях.
И в правительстве что, не знали, что три четверти аптек в стране не смогут пользоваться системой в принципе?
Это ошеломляющее открытие свалилось на них 1 июля 2020 года?
Нельзя, однако, не признать, что ЦРПТ признает проблему и предпринимает, судя по всему, отчаянные попытки ее разрешить: в отличие от министра Мантурова, который отрицает, что она существует.
«Зачем по всей стране устраивать коллапс лекарственного обеспечения? — говорит Дмитрий Руцкой. — Вы знаете, что творится в аптеках? Плюют. Обливают зеленкой. У меня был случай, когда инвалид костылем громил аптеку».
«Я думал, с 1 июля и при ковиде у них рука не поднимется внедрить эту недоделанную систему, — говорит Жеребцов. — Нет, ни фига. Продавили».
Российская система лекарственной цифровой маркировки — это Большой Брат с коммерческим уклоном. В рамках этой системы каждый экономический агент должен сам позвонить Большому Брату и спросить у него разрешение на любое действие. И заплатить за это 50 коп. с каждой пачки.
А у Большого Брата — занято.
А ведь люди могут реально умереть из-за этих 50 копеек.
Внедрив этот кирпич в разгар эпидемии, власть показала нам, сколько стоит жизнь российского избирателя. Как там в анекдоте? «Пять старушек — уже рубль». Старушки подорожали.